 |
|
|
ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ
ТЮПА (мрачно):
ну, не знаю… может, через месяц что и напишу…
CHU (насмешливо):
Вы месяц не выдержите…
(из разговоров)
Ну, книга – так книга… Большинство книг начинается с эпиграфа. Автор заранее чувствует (чует, чу!), что участвует в большом разговоре… Что всякое слово, произнесенное кем-либо вслух, сразу попадает в невероятно «заряженное» пространство. Это пространство – или «поле» - создано огромным количеством уже произнесенных и услышанных слов. Слов, на которые кто-то уже отозвался… Или кто-то их «передернул», переиначил, внес что-то свое в это «говорящее» и «слышащее» пространство культуры… Вот эпиграф сразу и показывает, что человек говорит не в одиночестве, не в пустоте. Вступает в спор или подхватывает слова, уже сказанные кем-то прежде…
Одна моя хорошая знакомая довольно долго писала в свое удовольствие стихи и рассказы, которые потихоньку даже начали печатать столичные журналы… И вот тогда-то стало особенно заметно, что ее рассказы, написанные вроде бы исключительно «для себя» и близкого круга друзей, продолжают традицию русского рассказа начала XX века, - Тэффи, Зощенко, Платонова, отчасти – Булгакова... Всякий, кто принимается писать всерьез, рано или поздно обнаруживает, что его «подхватывает» какая-то традиция. Причем «подхватывает» она его именно в той точке, на которой она когда-то прервалась…
«Снайперы» в этом деле – не исключение. Раз получаются стихи - значит, где-то есть и литературная традиция, которая ждет своего продолжения. Даже если на первый взгляд все их творчество кажется «остросовременным», сиюминутным, возникающим прямо сейчас… Это – само по себе традиция. Так уже было…
Чтобы найти затерявшуюся ниточку традиции, проще всего пойти от ощущения, от непосредственных ассоциаций. Почему-то первый пришедший в голову образ – «переодевания», костюмы, одежда, причем относящаяся к определенной эпохе. То всплывает в памяти тонконосый профиль цветаевской подруги Софии Парнок в мужском костюме, с выбившимися из-под котелка локонами, с продолжающей ее изогнутые, хрупкие пальцы сигаретой в длинющем мундштуке… То семенит по улице высокая дама в узком, расширяющемся книзу платье, с огромной - до колен - ниткой бус и надвинутой на глаза шляпке, похожей на колокол… Или вдруг процокали копыта по мостовой, а на их игривый ритм, чуть запаздывая, наложился низковатый скрип и скрежет пролетки, тянущейся за лошадями… Еще не исчезнувшая вуаль, слегка приподнятая порывом ветра… Танго и фокстрот в клубах дыма… Слово «кокаин», вызывающее в воображении обычный белый порошок, похожий на все, что угодно – хоть на отраву для мышей. Это - еще 1910-е…
Главная ассоциация, которая лично у меня связана со «снайперами» и поражает настойчивостью своих возвращений – это именно 10-20-е годы XX века. Стихия театральности и непрестанных «переодеваний»: «мужского» - в «женское», «женского» - в «мужское»… Все меняются костюмами, каждый день пробуют новые роли… Расцвет театральных студий и школ – Вахтангова, Таирова, Мейерхольда, да и МХАТ еще не отгремел…
Непрерывная череда влюбленностей, каждый день – новые романы… То волна самоубийств – из-за любви, то поток уходов друг от друга и «бросаний». Совершенно неожиданные изломы личных историй – от «жизни втроем» до измены ЕМУ с НЕЙ (как в судьбе той же Цветаевой). И главное - все еще продолжающийся, неостановимый, прямо-таки фонтанирующий расцвет русской поэзиии… Пастернак, Цветаева, Мандельштам, Ахматова, Хлебников, Гумилев… Ох, вот уже и не хватает дыхания…
И все это – на фоне уже начавшегося монументального «строительства социализма», когда чуть ли не единственная пища в обледенелой, голодной Москве – мороженая картошка, а топить печь приходится если не собственными стихами, то, по крайней мере, остатками мебели… Везде – бесконечные, часами не движущиеся очереди, хамские «морды кирпичом»… Никто уже не помнит вкуса сахара. А у пишущей, поющей, сочиняющей, творящей братии – непрекращающийся бал-маскарад. Пишутся и ставятся любовные пьесы из дворянской жизни XYII-XYIII века (опять же – вроде цветаевских «Метели» или «Казановы»)… Влюбляются – иногда на неделю. Ночами взахлеб читают друг другу собственные стихи. И все поголовно увлечены театром. Уже - 1920-е…
Эта странная особенность времени (тех самых 10-20-х годов XX века), - склонность к постоянным, непредсказуемым и ежеминутным «переодеваниям», превращениям не ослабевает даже тогда, когда из одежды остается одно-единственное платье с карманами, в котором та же Цветаева проживет-проходит несколько лет. Потому что речь, конечно же, идет именно о поисках «образа»… И если его нельзя скроить при помощи реальной одежды, то зато он на все лады творится и рождается в самой поэзии.
Ну и, прежде всего, этот «образ» созидается, вытапливается в постоянно преображающихся жизненных ситуациях: сегодня любим один, завтра – другой или другая… Но каждый раз – навсегда и непоправимо. И каждый раз этот «кто-то» – ЕДИНСТВЕННЫЙ. На роковом перекрестке «единственности» и «быстротечности», неостановимости утекающих секунд и творится новая великая поэзия – цветаевская, ахматовская… Бедному телу приходится таскать на себе все время одно и то же, но зато «одежды души» меняются чуть не ежедневно…
Такие воспоминания – про начало двадцатого – из всего теперешнего, на мой взгляд, навевают именно «снайперские» концерты. Во-первых, - их постоянные «переодевания» и игра с «образами». Костюмы оказываются то «милитаристскими», подчеркивающими боевой дух «снайперизма», то строятся на цветовых контрастах и взаимодополнительности цветовой гаммы – черно-белого, бело-красного… То Арбенина – на сцене увешанной костюмами и ботинками, сама - в кителе. То Сурганова - в неожиданной яркой рубашке с размашистым восточным орнаментом… Или она же вдруг выходит на сцену (в театре им.Акимова, в Питере) в темном тоненьком платье до пола, разрисованном крупными цветами, в узеньком цветочном венке и босиком («босоногой дивой», совершенно в духе Цезарии Эвора – теперь уже не только в смысле музыкального влияния, в котором признавалась и сама Сурганова). А еще - бесчисленные сургановские шапки – то смешной лопоухой «ушанкой», то надвинутым на глаза мягким колпаком с полями… Или используемые ею же парики и мужские сюртуки…
Стихия «переодевания», поисков и смены «образа» - причем теперь уже не «унисекса», а подчеркнуто двойственного, «женско-мужского» (после сургановского платья и арбенинских «длинных волос»), - очень остро ощущается на «снайперских» выступлениях. Хотя бы потому, что сами их «переодевания» происходят по несколько раз в течение одного концерта… Но и музыка - музыкальные «шутки», стилизации, импровизации и цитаты, вкрапляемые в аранжировки, - тоже подчеркивают этот дух театральности и превращений. Музыкальные трансформации, способность «рисовать» и на все лады «перерисовывать», создавать или видоизменять уже знакомый образ при помощи музыки – это, конечно, сфера сургановского творчества. Непрерывно рождающиеся у нее новые и неожиданные аранжировки, невероятно богатые и насыщенные в музыкальном отношении, воспринимаются как нечто движущееся и неповторимое, даже если слышишь их по много раз. То же – и с арбенинской поэзией. Одна и та же, казалось бы, ситуация влюбленности порождает бесконечное количество превращений, переходов, перерождения отношений и чувств… И каждый раз эти оттенки ситуаций и чувств поворачиваются какими-то новыми гранями.
Мне кажется неслучайным, что именно в 10-20-е гг. XX века в литературной жизни России возобладала атмосфера «превращений» и театральности. Иногда пишут, что это вызвано «уходом творческих личностей от непереносимой действительности» - в воображаемый мир, который можно населить какими угодно образами, обжить его, создав для себя «параллельную реальность». Наверное, это – в первую очередь…
Но существенно и другое: в ситуации (очень похожей на теперешнюю), когда все устойчивые жизненные традиции обрушились, когда все авторитеты – культурные, политические, религиозные – себя скомпрометировали, человеку остается лишь одно. Ему остается опереться на то первичное, что присутствует всегда, в любой жизни и во все времена – на ОТНОШЕНИЯ, возникающие между всем и вся. И использовать именно их как источник творчества…
Это возвращает к вопросу, невольно поставленному участием Дианы в «Школе злословия»: нужно ли современному музыканту и поэту искать какие-либо собственные КОРНИ – в культуре, философии, религиозных идеях? И есть ли такие корни у «ночных снайперов»?
На мой субъективный взгляд, это – именно та стихия, которая бушевала в русской культуре в первой трети XX века: стихия ТЕАТРАЛЬНОСТИ, рождающаяся из ОТНОШЕНИЙ. Причем «отношения» подразумеваются в самом широком смысле… Это - отношения с самим собой, со своим временем, с прошлыми традициями, с поэзией и другими поэтами, с любимыми и любящими. Влюбленности, уходы, разрывы, соперничество, творческие и поэтические дуэли – иногда и с противниками, живших совсем в других веках и временах… Превращения, переодевания, поиски новых «образов»…
И как подтверждение этому предположению из динамиков доносится:
Когда придет зима,
Когда наступит февраль,
И черный фонарь
Станет желтым как янтарь,
Я прикажу себе молчать
И не ходить в тот дом…
Когда я впервые услышала «Рубеж», что-то в этих строчках показалось мне уже где-то встреченным, невероятно знакомым! И точно… После вспомнилось, что «янтарь» и «фонарь» давным-давно накрепко связаны и переплетены в одном из последних цветаевских стихотворений (а «Волшебный фонарь» - название одного из самых первых ее поэтических сборников):
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный…
автор: Тюпа
|
|
Огромное спасибо за рассказ, эссе... даже не знаю, как назвать все это...
Замечательно.
Мои ощущения в последнее время от прослушивания Снайперов, как бывших, так и нынешних (не могу их пока разделить) - еще не Небо, но уже и не Земля - парение, полет, вечный полет. И счастье, свобода от этого полета.
Еще раз спасибо. Пишите.
:-))) |
|
"Волшебный фонарь", кажется мне, мало похож на тот, что освещает улицы. Зажженный (ставший желтым) Арбенинский фонарь - это полная противоположность Цветаевскому наддверному, которому суждено погаснуть. И "театральность" Цветаевой - это относительно короткий период увлечения молодыми студийцами Антокольским, Завадским, Алексеевым - и, конечно, Сонечкой Голлидей, для которой писались пьесы МЦ. Утрированная романтичность, маски и плащи, великолепный и стареющий Казанова были только одним витком в смерче цветаевской судьбы. Одним из многих-многих-многих.
Извините, Тюпа, но, по-моему, Вы зря объединили совершенно разнородные явления: пропитанную духами и кокаином российскую богему "серебряного века", где верховодил сумрачный "волк" Брюсов; буйство чувств, красок, тряпок и лжи, в которое окунулась Цветаева после знакомства со студийцами, и творчество самой Цветаевой, по сути, не имеющее отношения ни к тому, ни к другому. Декорации одни - сначала тревожные, потом и голодные 1910-е. Но дела на поэтических вечерах, на спектаклях студии Вахтангова и в русоволосой голове влюбленной женщины-величайшего поэта - дела творятся разные. Так к каким традициям восходят, по-Вашему, Сурганова и Арбенина?
Если «переодевания» - то это, скорее всего театр, воспевающий в начале нового столетия «век коронованной интриги», великих обманщиков и великих любовников, коварство и вероломство. Да, уж там умели сотворить «образ» из ничего, заставить зрителей поклоняться сиянию мыльного пузыря. Но Арбенина с ее «честностью» и фатальностью, Сурганова с ее искренностью и человечностью, по-моему, были бы чужими на том празднике жизни.
Идем дальше – поэзия. Салоны, где стальная и изящная Парнок приковывала всеобщее внимание, где читали стихи ночи напролет, и каждый чтец был талантливей предыдущего… Здесь опять хочется разделить северную столицу и Москву, символистов и акмеистов и т. д. У каждого свой цвет, свое звучание, свой тон в то предгрозовое время. Не поставишь ведь рядом Ахматову и Маяковского, Волошина и Андрея Белого. Знаю точно, что несопоставимы песни Снайперов с мировоззрением увлеченных влажным потусторонним миром символистов – про остальных молчу. Может быть, кто-нибудь и найдет отголоски. Я - не вижу.
Наконец, стоящая всегда и везде особняком, отдельно от всех, чуть выше и чуть впереди, и неизменно в другой плоскости – Цветаева. Признаюсь, я долго пыталась искать в Арбенинских текстах отзвуки ее поэзии. Как ни странно, нашла не в текстах, а в голосе. Но это настолько субъективно, настолько сложно (как тире и рифма могут передаваться тембром? Как мелодия стиха может трансформироваться в единый звук?), что пока не могу это выразить. Просто их ведет одно высшее начало, один гений, который одарил МЦ способностью творить совершенные вещи при помощи звуков, слов и фраз, а Арбенину – при помощи голоса. Поэтическое дарование ДА – от другого гения, демона, духа. (Вот так, раздумывая, и приходишь к неизбежности язычества :))
А если уж говорить о традиции, то, по-моему, Арбенина – из середины двадцатого века, когда поэтические образы, отягощенные грузом прошлых столетий, стали сложными, многоглавыми, синтетическими. Мужскими. Это уже не куб, шар или березовый лист, это фрагмент, составленный из конструктора по кирпичикам. «Зеленым яблоком железо запоет», «золотом, медом, игольчатым конусом в черных зрачках преломляет себя» - это безумно красиво, но это уже не «перчатка с левой руки», не «греческая губка в присосках», не «ноктюрн на флейте водосточных труб» и, наконец, не «муза плача» или «Бог ручною бегонией на окне не цветет». Не знаю, кому как, но я совершенно четко вижу слитность, сплавленность, единость чувственного восприятия образов, созданных поэтами начала 20 века, и синтетичность, надстроенность, сложную основу образов арбенинских. Это не хорошо и не плохо, это просто иначе. Нельзя писать как Ахматова, родившись в прошлом столетии, у истории – увы - нет обратного движения. Так что и на Бродского, и на Евтушенко, и на Шевчука, и на Арбенину не мог не повлиять дробящий металлический 20 век.
Неблагодарное это дело – выставлять свое восприятие, ассоциации против чужих. Спорить здесь бессмысленно. Просто в ответ на Ваше захотелось поделиться своим. Это не критика, не полемика – просто общение. Надеюсь, никого не обидела.
|
|
С «академической», научной точки зрения, конечно же, нельзя объединять столь разноплановые вещи как «дух эпохи» и влияние чьей-то поэтической системы
(пусть той же цветаевской)… Вы совершенно правы!
Но есть некоторая общая точка пересечения у поэтов начала XX века, атмосферы «богемы» и театральной среды того же время… Для себя я определяю ее как «жизнетворчество». И она связана не с поэтической ФОРМОЙ, а с некой единой для того времени «творческой установкой», затрагивающей не только артистов, поэтов, но и их читателей и зрителей. Только последние (впрочем, как и первые) ареной творчества избирали не сцену или лист бумаги, а собственную биографию.
Эта «творческая установка» – некое единое, все и вся пронизывающее стремление поставить свое, индивидуальное творчество ВЫШЕ уже сложившейся литературной традиции. И это даже уже не язычество, а скорее «богоборчество» в самых разных его формах… Корни у этого явления – в большей степени религиозные, чем поэтические.
Именно эта «установка» - «мое чувство первее любой реальности!» - и объединяет творчество Арбениной с упомянутой эпохой больше, чем что-либо.
Корни же самого «богоборчества», по-моему, - в убеждении, что создаваемый тобой ОБРАЗ – важнее, первичнее, чем видимая реальность…. В убеждении, что он ей - предшествует, ее формирует… Вера в то, что сотворив принципиально новый ОБРАЗ, ты тем самым перепишешь, пересоздашь и саму реальность, в религиозном смысле – это «богоборчество»… А в творческом – источник открытий и откровений.
А чем, по-Вашему, занимается Сурганова, создавая «Неужели не я…»? По-моему, тем же: «переписывает» заново реальность своих 20-летних чувств и свой собственный образ, уже ушедший в прошлое…
И если уж говорить о начале XX века, то вся русская революция основана на этом же убеждении: «сотворенный нами образ первее реальности». Есть «образ» мира, страны, человека, каким он должен стать… А дальше уже – трава не расти…
Просто это явление – «богоборчество» как основа ТВОРЧЕСКОЙ деятельности – еще всерьез не обдумано (если, конечно, не говорить об осуждении церковью творчества как такого). А оно ведь никуда не исчезло с начала XX века (и не только XX-го… просто это – одна из эпох, когда оно «прорвалось» на поверхность видимой жизни). И говорю я об этом не в смысле «оценочности» - хорошо это или плохо… А в том смысле, что нужно знать свои корни (или хотя бы хотеть их узнать).
|
|
....огромное спасибо...чувствуешь себя в истории...цивилизации...в прошлом , настоящем и будущем.... |
|
Мне хочется согласиться с Manon, по поводу некоторой искуственности такого рода обобщений. Но все же я отчетливо помню, что именно будучи полностью поглощенным сургановским ННЯ, буквально почти сразу ощутил очень сильную потребность открыть именно томик Цветаевой. Сначала цикл Подруга, другие ее стихи ... затем перечитал ее биографию. В общем пережил настоящий рецидив интереса к поэзии серебрянного века :-)
(Кстати очень неплохую ссылку нашел в тот период,
http://brb.silverage.ru/zhslovo/sv/tsv/index.php
на этой странчке щелкайте по ссылке "Серебряный век" и попадете в начало. )
Опять же соглашусь с Manon, только она нашла связь в голосе Арбениной, а я в силе и пронзительной мощи эмоционального воздействия сургановских (и арбенинских конечно, но потом) песен и в первую очередь именно цветаевских стихов. Не уверен, что это именно продолжение традиций серебрянного века, но то, что в моем личном восприятии они находятся где то рядом - это точно.
|
|
Все замечательно и действительно близко к серебрянному веку, но меня игра в ассоциации привела к песенкам Вертинского. Хотелось бы об этом написать много и умно, но боюсь трехлетний депресняк отбил все мои таланты,да и с творчеством СЯС познакомилась только 21 марта сего года на концерте в родном Иваново и теперь вот наверстываю упущенное - целыми днямии ночами слушаю СиО и НС. Хотя впереди майские праздники - возможно что-то получится. А пока небольшая цитатка из Вертинского:
Из скромной девочки-певуньи,
Тихой и простой, как василек,
Расцвели в таинственный и лунный,
Никому невдомый цветок.
Вами бредят в Лондоне и Вене,
Вами пьян Мадрид и Сан-Суси
Это ваши светлые колени
Вдохновили гений Дебюсси.
...
Но безгрешней мертвой туберозы,
Вы строги печальны и нежны.
Ваших песен светлые наркозы
Укачали сердце до весны.
И сквозь строй мужчин, как сквозь горилл,
Вы прошли с улыбкой антиквара,
И мужской любви упрямый пыл
В вашем сердце не зажег пожара.
Ракель Меллер.
Мне даже сон приснился - Сурганова в костюме Пьеро пела почему-то "За кулисами", а может это и не сон, может такое где-то и когда-то уже было?
|
|
Просто жизнь...