 |
|
|
"Господи, ну за что
Ты нас в такой нежности
жить наказал?"
(строчка из песни Дианы Арбениной)
1
Ледяные ребра металлической глыбы напряжены и скованы судорожным ожиданием того момента, когда нарушатся тончайшие химические связи под действием всеразрушающего и всесозидающего жара. Когда резкие очертания смягчатся, задрожат серебряно-синими всполохами, почувствовав приближение неминуемой гибели и последующего перерождения. И металл оплавляется воском, восторженный и не смеющий противостоять силе огня, и польются раскаленными трепещущими ручьями расплавленные слезы, и сожгут все на своем пути. Огромный бушующий океан ослабевших, размягченных и просветленных волн раскаленной лавы окутает всепоглощающими потоками все сущее, заставляя уверовать в единственно подлинный закон света и пролить слезы умиления, восторга и глубокого раскаяния за миллионы лет, проведенные во тьме и тщетном поиске.
Этот металлический океан раскаляется настолько, что из жидкости превращается в плазму и в ослепительный, все сжигающий синий свет.
Этот свет бьет меня по лицу огненными пощечинами, я стою неподвижно в бархатной синей темноте, прорезаемой лучами, смотрю неотрывно, затаив дыхание, вверх, на сцену, где вскоре появится источник всего огня и света, что прожигает меня насквозь.
Внезапно свет гаснет, но на минуту кажется, что это у меня потемнело в глазах. Громогласный, резкий поток звука выплескивается со сцены, он - барабанная дробь перед казнью, которая завершит круг одного мира и откроет дверь в другой. Как тяжел этот миг, и тяжел он неизвестностью, древним страхом тайны предстоящего перехода. Оцепенение сковывает при одной мысли о переходе в новый мир, который должен сейчас совершиться. Топор мучительно медленно опускается на плаху, и внезапно обрушивается темнота и пустота. И так же внезапно темнота наполняется светом.
Грозный и величественный иероглиф на экране в глубине сцены рассыпается на осколки, все перед глазами сливается, мутнеет и кружится вихрем.
И появляется она - Диана Арбенина.
Я лишаюсь всего: дара речи, забываю, кто я, забываю, что я существую, и превращаюсь в человека, который, едва не умерев от жажды, с пугающей жадностью припадает к долгожданному источнику воды. С той же жадностью я выхватываю, отрываю взглядом и крепко - крепко прижимаю к сердцу каждую черту, жест, взгляд Прекрасной. И только что украденные моими глазами ее черты наталкиваются в душе на давно и трепетно хранимые сокровища, сливаются воедино - и возрождается с невероятной силой родной образ, который я так долго лелею в душе, забочусь и оберегаю, как светлое беззащитное дитя.
Ее черты для меня перешли уже в некий иной разряд, они неподвластны описанию, их возможно определить, вероятно, только с помощью системы электрических импульсов, если пропустить их по нервам. Именно это электричество течет по моим нервам и заставляет вздрагивать в оцепенении, лишь только уловлю знакомый ее взгляд, движение. Ее образ настолько запомнился мне, что, кажется, я знаю вперед каждый следующий ее взгляд, шаг, тон голоса, слово, улыбку, и все это удивительно прекрасно, и благоговение охватывает перед ее строгой, средневековой, аскетичной красотой. Ни единого лишнего движения, слова, вся она - лишь пронзительный и пременчивый взгляд: то взгляд холодной царицы, повергающий в ужас и трепет, то взгляд мученика, то взгляд прорицателя, строгость и проникновенность которого выводит из темноты все пороки, ничтожность, лживость, суетность мелких страстей.
Я - паломник ее святыни, и трепетно внимаю ее голосу. Кружится вихрем сознание, ослабевает, плавится, растворяется душа. В синих цилиндрах света вращаются клубы дыма, образуя фантасмагорические фигуры львов со сказочными гривами. Она поет - а душа у меня рвется, расширяется, расходится по швам от непостижимой, невыносимой нежности, и зал становится тесен. Душа упирается в железные рампы на потолке, похожие на средневековые орудия пыток.
2
Но постепенно сознание возвращается, оглядываюсь вокруг и вздрагиваю: становится страшно. Открывается удушающая правда и обухом бьет по голове. Сжимается сердце и больно становится от пустоты зала, нестройных и неединодушных оваций, тишины, прорезаемой безобразными выкриками. А она, Диана, отважно бросается на копья и этим отдает столько крови, души, сил, жизни. Я не могу смотреть на это, как будто я перед ней ужасно виновата за все, что происходит сейчас.
"Господи, за что ты нас в такой нежности жить наказал?"
"Я не справляюсь с тоской по тебе"- в абсолютной тишине сурово, громогласно, как приговор, звучит строчка.Порвало, раздавило, страшно! "Я не справляюсь с тоской по тебе".Как страшно, огромно, грозно, болезненно то, что открылось наконец. "Я не справляюсь с тоской по тебе"-голос переходит то в вой от боли, то в глухую, почти беззвучную, безнадежную мольбу. "Я не справляюсь с тоской по тебе"-поет она. Разверзлась бездонная пропасть, наступил апокалипсис. Никаких мучений не хватит, чтобы передать это, любое слово будет лживым, картонным, бесцветным.
Как же можно после этого продолжать по-прежнему ходить по земле, дышать, говорить, смеяться? Как мелко, ничтожно кажется все в сравнении с этой силой!
Я - младенец, сделавший первый, мучительно-трудный вдох, мне разорвало легкие потоком воздуха и теперь ужасно саднит грудь. И на мгновение я благословляю былое неведение, но лишь на мгновение. Я обрела способность дышать: пусть и трудно принять ее.
То, что было после концерта, слилось для меня в единое неоново-снежное пятно. Помню только, что подкашивались ноги, и я была очень счастлива, и чувствовала причастность к тайне, и очень хотелось жить.
Было довольно поздно и уже темно. Мороз кружился в белой шубе, полы которой сметали снег с крыш, а ветер заставлял их взметнуться и рассыпаться ледяными хлопьями. Мороз меховыми рукавами ударял в лицо, перекрывал дыхание, пургой заметал глаза, отчего увидеть можно было лишь молочную кутерьму и клочки оранжевого света. Взвесь острых стеклянных снежинок заталкивала по-скорее в теплый и светлый автобус.
Уже глубокой ночью метель успокоилась. Кривая серебряная игла месяца стала спорить с резкими неоновыми потоками фонарей и, безусловно, уступила им. Мороз укутался в иссиня-черную шубу и притих, изредка подглядывал из-за углов рыжим глазом фонаря или посмеивался, рассыпаясь искрящимся блеском сугробов. Вьюга уже прекратилась, снег лежал ровно и спокойно, его гладь с оранжевым отсветом была изрезана черными, изломанными, как паучьи лапы, тенями от ветвей.
Сейчас прошло уже около трех недель со дня концерта, а я не в силах побороть жгучее чувство вины. Я захлебываюсь в негодовании и бессилии от того, что не могу выразить, как дорого, как близко для меня имя: Диана Арбенина (это имя я не научилась до сих пор произносить вслух без запинки, без кома в горле - у меня немеет язык и холодеют руки, приходится делать колоссальные усилия), не могу убедить, уверить, развеять сомнения, поведать, сколько в ней силы, хрупкой отваги, всеобъемлющей нежности, мудрости и доброты. Кажется, отними ее у меня - и я осиротею, придет пустота, не на что будет опереться. Потому что когда страшно, на память приходит она и заслоняет теплыми крыльями; когда теряется смысл, вновь она приходит и суровым взглядом заставляет идти и работать, несмотря ни на что. Каждое мое утро, вечер, прием пищи, труд, отдых сопроваждается ее незримым присутствием. И тут не до эстетских суждений о том, шедевр то или иное ее произведение, или посредственность. Это опора, которая нужна, как воздух, и сердце уже бьется в такт музыке, и душа выстраивается в идеальных пропорциях золотого сечения, обретая твердость и веру.
Я не могу забыть ее глаза на этом концерте, кажется, они беспрестанно с укором на меня смотрят. Потому что не так, не то. Неправильно, что озарения столь же редки, сколь ярки и важны, что они тонут в суетности. Вода неминуемо растворяет и размывает все, самое дорогое постепенно тускнеет и забывается, и вновь приходит тупое, сытое спокойствие. Забвение - мерзко, потому что вслед за ним приходит цинизм, ложное, наносное, и я опять тону в отвратительном довольстве и успокоенности. Простите меня, простите за то, что не умею ценить и помнить ежесекундно, мне не хватает чеховского "человека с молоточком", чтобы напоминал, кто я, ставил на место. Простите за неосторожную, необдуманную заносчивость, за то, в чем потом я мучительно раскаиваюсь и не могу ничего с собой поделать. Простите за то, что все же хожу, дышу, живу по-прежнему, без изменений.
Недавно вышла авторская колонка Дианы Арбениной в литературном журнале "Русский пионер". Вот что она пишет:
"... Я устала умирать ... Меня разрывает изнутри, и когда я выхожу читать вам все это, то не могу избавиться от ощущения, что все зря. Я зря, и мои слова не отражают меня, какая я по-настоящему есть, а если и отражают, то на каких-то 5 ... процентов, что еще хуже: лучше быть вообще непонятым, чем понятым превратно. К тому же все мы знаем, что мысль, высказанная вслух, есть ложь ... Ни в одном эссе я не шутила и не пряталась, из меня лилась моя правда, с которой я живу в свои 42 года, и это сродни исповеди в церкви - так же по-детски и больно, и невозможно не ответить ни на один заданный в лоб вопрос, и жгуче стыдно за грехи. И я не могу быть непостоянной в своей искренности: колебания ваших сердец, маленькие, незначительные ваши разочарования во мне я чувствую моментально. Я постоянно завоевываю. Я постоянно обнажена. Я постоянно рву жилы своих нервов, артерии своего сердца, канаты своей души, и все это слишком серьезно и слишком откровенно.
... И мои выступления здесь, на вашей сцене, каждый раз напоминают мне о пределе моего существования."
Понимаю, я не имею права так невежественно рассуждать, приводить здесь слова Дианы Арбениной, потому что за этим стоит человеческая судьба, слишком многое пережитое и выстраданное, что мне незнакомо, непонятно. Могу лишь с благоговением принять эти слова на веру. Для меня они очень важны, потому что только с их помощью я могу найти объяснение того, что заставляет меня постоянно обращаться к творчеству, личности Дианы Арбениной.
Почему же так часто совершается предательство: почему важное проходит зря, не оставив даже следа? Я не могу смириться с тем, что время грубо сотрет из памяти то, что забывать никак нельзя, и изо всех сил стараюсь собрать, связать разрозненные яркие клочки, не потерять ни одной драгоценной крупинки. Холодно и тошно становится, когда вдруг замечаю, что уже упущен из памяти небольшой штрих, который был в тот миг обретением, становлением, истиной, мыслью "вот оно, настоящее, болезненно-уязвимое, пронзительно-хрупкое".
Но нужно помнить и трудиться, трудиться во имя настоящего, нужно верить в то, что труд не пропадет даром. Я верю и люблю.
автор: Роза Залкинд Землячка
|
|
Поскольку этот очерк - один из первых моих шагов на писательской ниве, буду очень благодарна за критику и конструктивные советы. |
|
Поразительное эссе! Такого у нас не писали... наверное, со времен Тюпы.. Да даже и у нее, пожалуй, было несколько иначе - далеко не так эмоционально! Спасибо большое, что решили поделиться этим с нашим сайтом.
Делать тут какие-то замечания, как вы предлагаете, думаю, просто невозможно - это совершенно целостное произведение, на фоне которого даже как-то теряешься... Просто огромная вам благодарность.
Хотела сначала удивиться - почему отчет о концерте не в соответствующем событии... но вижу, что действительно заслуживает отдельного топика. |
|
Большое Вам спасибо |
|
"Но постепенно сознание возвращается, оглядываюсь вокруг и вздрагиваю: становится страшно. Открывается удушающая правда и обухом бьет по голове. Сжимается сердце и больно становится от пустоты зала, нестройных и неединодушных оваций, тишины, прорезаемой безобразными выкриками. " - Простите, это о каком концерте идёт речь? |
|
ВТБ Ледовая арена - зал довольно-таки большой. Людей было много, но в основном в танц партере и фан зоне. Если посмотреть видео с того концерта, можно отчетливо увидеть, что трибуны заполнены далеко не полностью, много пустых мест.
Что касается реакции зала, когда ДА обратилась к публике :"У меня настроение хорошее, а у вас?" , показалось, что ответили не сразу и не дружно.
В любом случае, это мое субъективное впечатление, может, на самом деле все было по-другому. |
|
Просто жизнь...